Не за горячей степью

ДИМОН

Мальцев вернулся почти в девять. Ветер с севера нагнал тучи, сеял дождь, в этот час было не по-летнему пасмурно, потому на столбе у дома уже горел фонарь.

Ирина выбежала в сенцы, услышав, как там затопал Мальцев, взяла из его рук мокрый плащ и, будто извиняясь, сказала, оглядываясь на не закрытую дверь в горницу:

— Не знала, когда точно придёшь, сейчас разогрею ужин. Иди умывайся.

Мальцев снял резиновые сапоги, остался в носках, влажных от пота:

— Димон-то как?

— Не спит. Тебя ждёт. А температура спала.

— Ну и вот. А ужин оставь, я покушал.

Ему пришлось идти мимо кухни, где за столом сидела Галина Федотовна. Он увидел её, чуть дёрнул головой, вроде как поздоровался, и пошёл дальше.

Димон лежал под простынёй, стараясь не шевелиться, хоть это у него плохо получалось, но Мальцев сказал:

— Это ж надо, смылся парень. Наверное, пиво пошёл пить к сельпо. Там по вечерам много любителей этого дела.

Димон захохотал, откинув простыню:

— А я не пью пива! Мне только четыре года!

— В пять начнёшь?

Малыш юмора не понял, затряс головой:

— Нет. Ты же не пьёшь, и я не буду. Даже в шесть и де¬сять лет не буду.

— Ну и правильно. Не пей. И спи.

— А сказку? Ты же обещал продолжить! — Димон заворочался, как бы освобождая место для того, чтоб и Мальцев прилёг рядом, но тот сел на табурет, лишь придвинув его к кровати.

— Мне мыться надо, а это долгая история. Так что слушай сказку и по-быстренькому засыпай. На чём мы вчера остановились?

— На том, что три богатыря дрались—дрались с врагами, победили, а потом, когда возвращались на броне, из зелёнки на них напали и одного убили. А может, не убили, а, Саша?

Он спросил с надеждой в голосе, но Мальцев был непреклонен:

— Убили. Граната рванула, крохотный такой осколок, но прямо в сердце Алёше попал. Второму больше повезло, ему вот, в бедро, а третий, Илья, вообще от пуль и осколков заговорённый. Он из таких, Димон, переделок выходил… Но это уже другая история.

— Про другую потом расскажешь. А эта чем закончилась? Убили Алёшу, и дальше что? Так же сказки не заканчиваются.

— Не заканчиваются. А дальше, значит, было всё как положено. Сели два дружка на бугорок…

— Два богатыря!

— Согласен, пусть так и будет. Сели, значит, они на бугорок, достали три колпачка от осветительных ра… Ну, в смысле, три ковша, разлили, а один горбушкой чёрного хлеба прикрыли. Выпили и стали думать, как дальше жить. Подумали—подумали, и пошёл первый на юг, а второй на север судьбу пытать.

— А как же тот пошёл, что в бедро раненный?

— А так и пошёл, Димон. Не ложиться ж помирать. Зубы сжал и пошёл.

— Саша, а судьбу пытать, это как? И живую воду для Алёши кто стал искать?

Мальцев вздохнул. В горнице горел только крохотный пластмассовый светильник в виде лотоса, и не видно было, как мелко задёргалось левое веко, но он всё же прикрыл его ладонью. Ничего, это раньше так по десять раз на дню, сейчас всё реже и реже тик проявлял себя. Авось, скоро совсем пройдёт.

— Конечно, Димон, пошли сначала вместе искать живую воду…

…Алёшу он не хоронил, поскольку сам на операционном столе лежал. Приехал сюда, в Чумиху, на сорок дней, прямиком из госпиталя, ещё с костылём. Упросил медиков, чтоб к этой дате его отпустили. У калитки дома Матрёна Сидоровна стояла. Он обнял её — маленькую, но жилистую, сильную, и она сказала:

— Саша, хорошо, что ты приехал.

— А как вы меня признали?

— Это те могут не признать, у кого глаза есть, им сложнее. А я не обманусь. Ты с поезда только сошёл, а я уже к калитке бежала. Заходи, тут много ваших.

Димон присел, опершись на подушку:

— Ну и пошёл ты, значит, на север…

Мальцев обратил внимание на это “ты”, на то, что сказку Димон переводит в реальное русло, но не стал его поправлять.

— Пошёл второй на север. Шёл и думал, что он хочет там найти. А хотел он, Димон, выйти к такому месту, чтоб озеро было, и домик один—одинёшенек на берегу стоял, знаешь, такой саманный, под соломой, со свежей побелкой, и чтоб на шестах сети висели, сушились. И чтоб, когда подходил он к дому, вышла на порожек молодая хозяйка и сказала так, будто сто лет его ждала: “Заходи, испей квасу холодного, ядрёного”.

Зашёл он в прохладные сенцы, а там бочка дубовая, полная холодного кваса, и корки тёмного хлеба плавают. Взял он ковш да и приложился!.. После жары, знаешь, как пить хочется?!

Димона это не очень волновало. Его интересовали другие вещи:

— И нашёл ты этот дом под соломой?

— Так понятное ж дело.

— И была там хозяйка молодая?

— А как же.

— Красивая? Как моя мама?

— Вылитая твоя мама.

— А воду живую она тебе дала?

Напрягся Димон, застыл, ожидая ответ.

КУХНЯ

Ирина вошла на кухню, сразу включила чайник:

— Кушать, говорит, не будет, но чаю попьёт. Он чаехлёб.

Галина Федотовна скорбно покачала головой, глядя в проём двери, где только что мелькнул Мальцев.

— Господи, вонь-то какая! Ирочка, он же здесь всё провоняет!

Дочь отреагировала спокойно:

— А что ж ты хотела? В резиновых сапогах целый день. Сейчас носки постираю. Да и рубашка пропотела. Сено до дождя спешили убрать. Он же такой, хоть и нога больная, а от других отставать не станет.

Галина Федотовна обвела рукой вокруг:

— Доченька, что ж ты такую участь выбрала?! Да что ж у тебя дома нормального, что ли, нет? Отца—матери нет? Ты ж одна у нас, мы ж всё для тебя…

Ирина резко перебила её:

— Спасибо, мама, вы уже и так для меня расстарались! Не надо об этом больше.

Вообще-то она росла пай-девочкой, никогда родителям не перечила. Потому сейчас мать удивилась, но ничего в ответ не сказала. Даже по её разумению, правда в упрёке дочери была.

В шумном южном городе с Мальцевыми они жили в одном доме, в соседних подъездах. Ирина с Сашкой в один класс ходили. Если на вечернее кино — тоже с Сашкой, а чего, с ним не боязно было девочку отпускать. К школьным экзаменам готовились в основном в комнате Ириши. У неё с точными дисциплинами не ладилось, а Мальцев — тот головастый, да и объяснять умел. Потом выпускной бал был. И утром отец увидел, как они у подъезда целовались. Это ещё не беда, конечно, ну что они значат — детские поцелуи да в такой день… Но вечером того же дня состоялся семейный совет. Иришка выдала: “Мы и в институт поедем поступать. И вообще, хотим, чтоб навсегда вместе…”

У Мальцевых семья сложная: четверо ребятишек, отец выпивает, младшие одежду старших донашивают… Ну зачем Иришке в такое болото? Да и вообще, не пара он ей, никак не пара.

Василий Петрович сказал тогда жене, едва Ирина вышла из—за стола: “Если в подоле от него принесёт — наравне с дочкой ответишь!” Нрав у него крутой, и семью в строгости держал, и на комбинате все по струночке ходили. Потому через день собрала она дочку и поехала с ней в областной центр, где жила родная сестра. Там Ирина в институт и поступила.

А Мальцев на Бауманское замахнулся. Туда, где даже среди медалистов конкурс. А у самого по черчению тройка. Вот осенью его и забрали в армию.

Ириша узнала об этом, только когда на зимние каникулы приехала. Мальцев письма ей писал, но до адресата они не доходили. Ну, служит и служит. Спокойно эту весть приняла, поехала дальше учиться.

Сашка со срочной не вернулся, прапорщиком в своей части остался, а Иришка после третьего курса замуж вышла. За сына одного из тех, кто пищекомбинат отца в области курировал. Нежненький такой — хлюпик, ангелочек, не умеющий ни молоток держать, ни жену обнять. Ложки за собой не помоет. Семь месяцев прожили — развелись. Ирина Димку родила, институт закончила. Всё вроде хорошо шло, и квартиру ей купили, и в хорошую школу преподавать пошла.

Потом раз — и сюда, в эту Чумиху. Почти год назад. Почему, как — ничего не понятно.

Вчера Галина Федотовна в очередной раз приехала к дочери, попробовала с Мальцевым объясниться. На слезах попробовала: “Саша, отпусти её, не губи ни Иришу, ни внука!” А он: “Я её сюда не звал, силой не держу, но и гнать не буду”.

Вот так.

Калеченый, хмурый, потный… Другой бы на его месте ковриком стлался, чтоб угодить, целовал ноги женщине, согласившейся с ним жить, а этот наверняка и с Иришкой тоже сквозь зубы разговаривает. Ведёт себя так, будто перед ним весь мир виноват.

МАТРЁНА СИДОРОВНА

Дети иногда такие вопросы задают — закачаешься!

— Саша, а почему Илья на юг пошёл, а ты на север?

— Так вышло. Мне, Димон, в то время всё равно было куда идти.

— Лишь бы квас холодный?

— Ну да, конечно…

…Сороковины прошли, как им и положено. Ребята разъехались, Илья с Сашей остались ночевать у Матрёны Сидоровны. Она об этом попросила.

Когда управились с посудой, сели за уже чистый стол, мать Алёши положила перед собой стопку писем, стала их перебирать. Сказала, обращаясь к Мальцеву:

— Алёшу же уже один раз убивали, а ты его спас, да? Когда он в танке чуть не сгорел.

Вообще-то это был не танк, а бээмпэшка. Под Серноводском на раздолбанной дороге они поймали мину. Скорее всего, радиоуправляемую, поскольку этим же маршрутом чуть ранее десяток машин спокойно прошли. Тряхнуло их основательно. Мальцев в сознании остался, хотя крепко к броне приложился. Вытащил в кювет водилу, сержанта Коряку и Алёшу. Почему “духи” сразу “Мухой” по ним не пальнули, непонятно. По идее: мина — машина остановилась — и бей! А они маленько запоздали. Хоть за это спасибо.

Вообще-то, по большому счёту, Илья с ребятами тогда их спас: подскочил вовремя, отсёк нападавших огнём. Не будь Ильи, долго бы не продержался Мальцев, у него уже и патроны кончались…

Матрёна Сидоровна продолжает письма перещупывать, видно, нужное ищет, а Илья курит и курит дорогие тонкие сигареты, пепел аккуратно в крышку из—под банки сбивает. Он тоже тот бой помнит. И как потом сразу пришёл к Торшину, так, мол, и так, наградить надо Мальцева, а тот в ответ: “Ну не генерала ж он спас?! Подумаешь, прапор прапора. У меня, у капитана, ещё ничего на груди нет, а ты о ком хлопочешь?”

О мёртвых плохо не говорят. Погиб Торшин, что характерно, тоже в машине. Не нашлось в ней Мальцева.

А Сашу орденом всё же наградили…

Матрёна Сидоровна нашла нужное письмо, протянула Мальцеву:

— Вот, читай.

Алёша писал, судя по дате, за три дня до своего последнего боя: “Мама, если что случится со мной, ну, мало ли что, ты попроси Сашу Мальцева, он приедет и всё сделает, а может, даже и с тобой останется, потому что ему деваться особо и некуда…”

— Вот, — сказала Матрёна Сидоровна. — Хочу, Саша, чтоб ты меня похоронил. По-людски: помянул с гостями, да платки соседям раздарил, да оградку через год поставил — одну на двоих нам с сыночком.

Илья смотрел в тёмное окно и продолжал курить.

— Я сама пока ещё всё делать умею. — Матрёна Сидоровна убрала в ящик стола письма. — Обузой тебе не стану. Я и не совсем слепая, контуры вижу. Но себя ж саму не захоронишь и могилку после не подправишь. А потом тебе же всё равно надо своё гнездо вить, а тут место не худшее, и работа найдётся. Оставайся, а?

— Что за работа? — спросил Мальцев.

Дрогнула сигарета в руке Ильи, упал пепел на пол.

— У нас колхоз ещё живой, один на всю округу. Там руки нужны.

Матрёна Сидоровна ушла стелиться, а Илья сказал:

— Саша, если что… Ты только свистни, Саша. Ладно?

Утром он уехал.

Днём пришёл председатель того самого единственного колхоза, о котором говорила Матрёна Сидоровна. Разговор был коротким.

— Пьёшь?

— Нет.

— Может, и не куришь?

— И не курю.

— Плохо, конечно. Но кто сейчас без недостатков? Потому, так и быть, беру. Механиком пойдёшь?

А где-то через месяц к Матрёне Сидоровне пожаловал сам начальник РОВД. Мальцева не было, хозяйка сама с ним разговаривала.

— Сигнал поступил от ваших дальних родственников, тётя Мотя. Говорят, Мальцев тут остался, чтоб домом завладеть, иным наследством…

— Это какие ж такие родственники? Где они были, когда я ослепла, когда Алёшу хоронила? Когда выла, чтоб кто-то помог?.. Ты вот что, Вовка, ещё раз ко мне с такой глупостью заявишься — задницу надеру, понял? Как когда-то надрала, когда горох мой воровал, помнишь?

Милиционер посмотрел документы Мальцева, повертел в руках орден и медали, а Матрёна Сидоровна при этом говорила ему:

— Прошу, Володя, пока живая, сделай так, чтоб никакая сучка права на дом не качала. Скажи, какие бумаги нужны, садись и сам их пиши, прямо сейчас, а я подпишу…

До последнего она на ногах оставалась. Ещё за день до смерти расспрашивала:

— Саня, а чего ты с бабами нашими не водишься? Ведь есть же вроде ничего. И тобой интересуются, не одна уже подходила. Ты правду скажи, может, не только в ногу тебя ранили?

— Да всё у меня, Матрёна Сидоровна, в порядке. Но жениховаться не хочу.

— Тогда одна причина: крепко тебя девки обидели.

— Не то чтоб обидели…

И хоть не был болтуном Мальцев, не любил попусту чесать языком, но тут почему-то выложил Матрёне Сидоровне про первую свою любовь, всё — от и до.

— Тогда тебе к дому рыбачки идти надо, — вздохнула женщина.

— К какому такому дому?

— Что, ещё никто тебе об этом не рассказывал?

И поведала ему Матрёна Сидоровна такую историю.

Жил в соседнем селе Еремей, молодой да красивый парень, только вроде как не в себе немного. Друзья его по вечерам хороводы водят да девок тискают, а он всё на завалинке сидит, в небо глядит. Мать растревожилась, спрашивает: чего, мол, тоскуешь, не поёшь, не потанцуешь, невесту в дом не приводишь? А сын в ответ: мне нужна такая, какой тут нет! Чтоб коса до земли, да волос с золотым отливом, да глаза зелёные, да родинка на левой щеке… Такая снится! Мать усмехнулась и спрашивает: а не снится тебе, мол, где ж найти такую красавицу? Отчего ж, отвечает, знаю: через горячую степь пройти надо, где ни деревца, ни кустика, и выйти к озеру, на берегу которого домик стоит. Благослови, мать, пойду туда. И пошёл, а через год привёл эту, рыженькую, к себе домой. Хорошая пара получилась…

— Что ж вы, Матрёна Сидоровна, советуете дом рыбачки искать, если её оттуда уже забрали?

— Э, Саша, это только начало истории. В том же селе лекарь жил — самому сорок лет, а уже вдовый. Как-то поплакался: мол, и нужна хозяйка в дом, да где ж найти такую, как моя Маша была: голубоглазую, да полненькую, да весёлую. А Еремей ему и говорит: иди туда, куда я ходил. Там кого хочешь, того и сыщешь.

И ведь вправду, пошёл туда лекарь — и нашёл!

А ещё кузнец Тихон жил, пил, жену бил, та помучилась с ним и ушла. Тихон год сам покрутился — стал себе в грудь стучать: дурак, мол, что ж наделал-то… Коли б всё вернуть назад — носил бы Надёну свою на руках. Ему тоже посоветовали — через горячую степь-то… И нашёл-таки Надёну! И ещё случаи были…

В общем, что замечтаешь, то там и найдёшь. От Чумихи идти, значит, надо сначала на север… Ирина-то твоя в какой стороне ныне живёт? Или ничего о ней уже и не знаешь?

Мальцев вытащил из-под обложки паспорта старую фотографию, положил перед Матрёной Сидоровной, потом смутился:

— Простите, вы же не видите…

— Сколько раз тебе говорить: вижу всё, что надо.

— Я с ребятами переписываюсь: ей сейчас тоже несладко…

К вечеру засобиралась Матрёна Сидоровна в правление, где стоял телефон. От сотового мальцевского отказалась:

— Нет, мне там сподручнее. Да и многим звонить буду. Попрощаться хочу. Холодно с внутри становится. Покажу сейчас тебе, где мои деньги похоронные лежат. Завтра, может, помру.

ИЛЬЯ

Илья на похороны Матрёны Сидоровны не приехал. Но позвонил:

— Я с оказией лекарство для ноги тебе передам. Мать говорит, это то, что для тебя надо!

Мама у Ильи была профессором, медиком то ли в третьем, то ли даже в четвёртом поколении.

— С какой оказией?

— Да это неважно.

Фамилия у Ильи была Кац. Кац Илья Самуэлович.

На окраине горного села сошлись как-то пути их отряда спецназа и армейцев. Несколько деревьев давали тень под пылающим солнцем, вот на этом относительно прохладном пятачке и собрались вояки. Остывали, курили.

— Кац! — крикнул кто-то из своих. — Старший лейтенант Кац, к Шустову!

Танкист, майор, заржал:

— Кац?! Первый раз слышу, чтоб тут евреи воевали! — И перегородил дорогу Илье. — Чернявый, ты по продовольственной линии или по финансовой с медицинской?

Кац ударил без замаха, но от души. Он был только с виду худой, мышцы не читались под формой. Танкист обманулся, всем своим центнером полез. Не надо было ему этого делать…

И тут появился сам подполковник Шустов. Тот, который о себе говорил: “Я дурной, но справедливый!” Ярый поборник дисциплины, он мог человеку всю кровь испортить за брошенный не туда окурок, а уж за рукоприкладство!.. Шустов посмотрел на майора, вываленного в горячей пыли, на Каца, на всех остальных, уже готовых пойти стенка на стенку, и лениво, как бы между прочим, заметил:

— Кац, вы тут не переусердствуйте, вам на задание через полчаса.

Повернулся и пошёл. И больше не вспоминал об этом, разбор полётов не устраивал.

Так вот, Илья позвонил в день смерти Матрёны Сидоровны:

— Никак приехать не могу, тут такая командировка… Понимаешь, не могу отказаться, ну никак…

Мальцеву ли это не понимать!

— Илюш, а кто и когда всё-таки приезжает? И на чём?

— Семнадцатого. На двухчасовом автобусе. А кто конкретно — сам увидишь. По-моему, хорошие люди…

Разговор состоялся седьмого.

Девятого в горах под Ведено разбилась вертушка. По телевизору сказали: судьба людей неизвестна, условия не позволяют пока начать их поиск. Десятого поздно вечером позвонил Илья. Голосом, на удивление тихим, сказал:

— Маме плохо стало, в госпитале лежит. Забыла, что я заговорённый… Не могу с ней связаться, а отсюда звонить сложно… Саша, может, у тебя получится. Ты скажи ей: на мне ни царапины, честное пионерское…

С Евгенией Ильиничной Мальцев связался.

— Сашенька, миленький, посоветуй ему… Тебя он послушает… Скажи, пусть увольняется, пусть уходит, хоть куда…

— Я не могу так сказать. Да если бы даже и сказал…

— Я всё понимаю. Это я так… От страха. У него же отец в Афгане вот так же геройствовал, пока… Ты как сам-то, Саша, привык на гражданке?

— Если б не нога…

Семнадцатого двухчасовым автобусом приехала Ирина с Димкой.

Всего что угодно мог ожидать Мальцев, но не этого.

Автобус был проходящий, он высадил Ирину с малышом и тут же уехал, а они долго молча стояли на обочине пустой дороги и ничего друг другу не говорили, пока Димон не спросил:

— А где тут у вас туалет?

Уже по пути к дому Ирина сказала:

— Мы не надолго, на два-три дня, просто увидеть тебя захотела… И лекарства… Да, я лекарства привезла. Ну так как, не стесним?

— Сколько выдержишь, столько и живите, — ответил Мальцев.

Через неделю, в двадцатых числах августа, Ирина пошла устраиваться на работу в школу.

И вот год почти прошёл…

ИРИНА

Димон, уяснив главное, что живая вода найдётся и завтра будет продолжение сказки, спокойно уснул.

Мальцев же остался сидеть на табурете. Ему не хотелось выходить, разговаривать с Галиной Федотовной. Он смотрел в окно, где по стеклу всё ещё царапался дождь. Не вовремя он зарядил, совсем не вовремя. Назавтра Мальцев планировал пойти на кладбище, ставить оградку. Нехорошо, если грязь при этом будет натоптана. Хотя лето есть лето, если с утра распогодится, к обеду всё может подсохнуть.

Вошла Ирина, почему-то одетая так, словно собралась на работу. Или в поездку. Сказала тихо, глядя на сына:

— Уснул. Жалко будить, а надо.

Потом опустилась на колени перед Мальцевым, прижалась щекой к его больной ноге:

— Прости.

И заплакала. Сдерживала себя изо всех сил, но от этого плечи вздрагивали ещё сильнее.

Вот и всё, подумал Мальцев. В принципе он был готов к тому, что Ирина тут не надолго, что рано или поздно покинет эту убогую Чумиху, уедет в городскую квартиру, начнёт заново выстраивать свою жизнь. Поэтому он и старался не привязывать её к себе, жил с дистанцией, хоть это так было трудно. И с Димоном тяжко расставаться. Но что же делать… 

— Успокойся. — Он положил ей руку на плечо. — Тебе не в чем себя винить. Спасибо, что приезжала. Я благодарен тебе, честное слово.

Ирина подняла голову:

— Ты о чём это?

Он тоже спросил:

— А почему на ночь глядя уезжать вздумали? Утром же автобус есть.

— Не выпроваживай. Я никуда не еду. Я просто тогда, давно, предала тебя, и живу вот с этим, и не знаю, что сделать, чтоб свою вину искупить. Только не говори ничего! Не надо мне ни советов, ни утешений. Просто знай, что я от тебя не уеду, вот и всё.

— А Димона зачем будить?

— Мама уезжает. Хочет с внуком проститься.

— А я и не совсем сплю, — подал голос Димка. — Только не помню, где мои брюки.

— Быстренько душ приму, — сказал Мальцев. — Пока вы тут одеваться будете… И пройдёмся немного.

Он вышел.

Димон вскочил с кровати, подождал, пока за Мальцевым закроется дверь, спросил:

— Мама, а ты квас можешь делать, чтоб в бочке и с чёрным хлебом?

— Зачем? — удивилась Ирина. — В магазине какой угодно купить можно.

— В магазине не то. А вот за горячей степью, в хате под соломой — там настоящий квас. Как живая вода. Я не хочу, чтоб Саша ушёл его искать…