“Земля”, “Баня” и Бабель

Завершаем разговор об обсценном языке в литературе

Сегодня я его озаглавлю так: Земля, Баня и Бабель.

Давайте расставим точки над «и» сразу. Поскольку мы ведем речь о применении в литературе ненормативного языка, то забудем о «Бане» Владимира Маяковского, и рассказ Чехова «В бане» тоже не будем брать… Хотя это прекрасный рассказик. Я все же на маленьком эпизоде из него остановлюсь. Там банщик заподозрил одного из голых парящихся чуть ли не в вольтерьянстве, вышел в предбанник, хотел мальчишек за околоточным послать, но ему подсказали, что этот подозрительный клиент добропорядочный и в больших чинах, потому банщик счет нужным извиниться перед тем, кого он подозревал: «Простите, я думал у вас в голове есть идеи»… Такой вот комплимент высказал…

Однако, говорить мы сегодня будем о другой «Бане». О той, автор которой неизвестен. Хотя приписывают это авторство и двум Толстым, — Льву Николаевичу и Алексею Николаевичу, — и Тургеневу, и даже Бунину, есть такие версии, и…

Содержание рассказа, о котором пойдет речь, очень даже простенькое. Барин идет в баню, его сопровождают две девицы, уже хорошо знающие, чего им ждать в парилке, и берут с собой новенькую, для которой все там будет впервые. Детали происходящего называются своими именами… И сказать о рассказе больше нечего. 

Установить авторство брались и ныне еще берутся многие, и смешные приводят доказательства, и спорят при этом с таким накалом, словно «Баня» — жемчужина русской литературы, а не порнографическая открытка. Тут о другом бы подумать: а почему автор предпочел стать инкогнито, не назвал себя? Неприлично подписываться под таким произведением, совесть не позволила? 

Наверное, и в этом причина. 

Однако, мне кажется, что наши классики к «Бане» не имеют никакого отношения. В нем нет изюминки, — ну не назвать же изюминкой похабный стиль и обсценный язык? Здесь голая схема — и всё, нет своеобразия в описании участников банного действа, нет чеховского ружья, которое бы выстрелило, — никаких сюжетных поворотов, понимаете? Так наши классики не писали. Это совершенно не их перо. Опять напомню про капитана Борозду у Пушкина из прошлого урока: даже в том четверостишье рука мастера ведь чувствуется! В «Бане» ее попросту нет. Она порнушка, сделанная чьим-то бойким пером, не более того. Так что ставим точку. 

Но прежде, чем перейти к роману «Земля» М. Елизарова, давайте на пару минут перенесемся аж в 1916 год и вспомним Исаака Эммануиловича Бабеля. Многие, наверное, в курсе, что за «Конармию» его хотел поставить к стенке сам Буденный. Но не всем известно, что в шестнадцатом году в журнале «Летопись» появились два рассказа Бабеля, за которые его намеревалось привлечь к уголовной ответственности уже Временное правительство весной 1917-го. По нынешним временам это очень симпатичные и приемлемые рассказы. Герои одного — Илья Исаакович и Маргарита Прокофьевна, маленький чиновник и проститутка. Ему в чужом городе негде переспать, она приглашает его к себе, там ни мата, ни сексуальных описаний — ничего такого. Даже наоборот, умные разговоры ведутся. Маргарита говорит: все люди злые. Он отвечает: нет, люди по природе своей добрые, их просто научили думать, что они злые, и они поверили. Вот такого рода разговоры ведутся, женщина понимает, что в масштабах государства доброты, возможно, дождаться и нельзя, но есть, оказывается, чудные люди по отдельности, и на следующий день прибегает к поезду проводить вчерашнего клиента, передав ему горячие испеченные ею пирожки. Второй рассказ тоже такого плана. Живущая с матерью уже взрослая девушка хочет свободы, почти что отдается квартиранту, но мать не вовремя домой возвращается, и вот дочь кричит: отдай паспорт, я хочу свободы, а не отдашь, так я отдамся жандарму и он поможет с документом. Опять-таки, стилистика в пределах допустимого, ни слова мата, однако… 

Мы на предыдущих уроках уже говорили, что Временное правительство успело выпустить декрет «О Печати», весьма демократичный, согласно ему можно писать любые книги, лишь бы они не посягали на политическое устройство общества. И тем не менее, — Бабеля решили судить. За что? «За порнографию, кощунство и покушение на ниспровержение существующего строя». За тексты, не отвечающие нормам морали, разрушающие нравственность. Суд не состоялся. Политические события отменили заботы новых властей о литературных делах.

Сейчас, конечно, можно улыбнуться, можно сказать, и слава богу, что Бабель не оказался за решеткой, и страна не потеряла хорошего писателя. Но я привел этот пример несколько по другому поводу. Вспомним предыдущие наши уроки. В древних Риме и Греции литераторов, нарушающих нормы морали, в лучшем случае высылали из страны — это в лучшем, повторюсь. Царь Иван Грозный издавал указы, запрещающие матерное общение. Цензором на страже морали долгое время была церковь. Указы на эту же тему принимались Екатериной Великой, Николаем Первым, Временным правительством, за чистоту литературного языка боролись наши классики, от Александра Пушкина до Валентина Распутина… Это была не просто забота о языке — это забота о культуре и здоровье нации, во все исторические времена, понимаете? Императоры, цари, министерства — государственные институты порой перестраховывались, перегибали палки, как в случае с Бабелем, но знали о тех масштабах, которые оказывает на общество чтение книг. Эти масштабы не сравнимы с масштабами так называемой голой вечеринки, вокруг которой поднято так много шума. Там действительно произошло безобразие, но вид ползающих певиц в трусах не предназначался для всеобщего обозрения, для тиражирования, понимаете? 

А у нас выходит «Госпиталь», выходит «Укладчица №5», выходит Национальный бестселлер «Земля», причем, выходят не самиздатом, и имя автора, как у названной выше «Бани», не скрывается, даже наоборот, имя это провозглашается как лозунг современной прозы, новой русской литературы. 

Михаил Елизаров — вот как оно звучит. 

Сначала — оценки его творчества. Оценки даны читателями, опубликованы , можете с ними сами познакомиться. Я выбираю лишь самые, так сказать, звонкие и постараюсь в меру своего понимания комментировать их. 

Поехали. 

Елизаров как философ ничуть не меньше Достоевского, мысли его, облаченные в крылатые фразы, такие же масштабные, но звучат даже более современно.

Ну, вообще-то философия проверяется не только временем, согласны? Разве устаревают Аристотель, Монтень, Руссо? Они, если это настоящие философские мысли, кратки, четки, содержательны, просты в понимании. Раз затронули Достоевского, вспомним его крылатые фразы. Ну, о слезе ребенка, как это звучит в устах Ивана Карамазова, не будем, это, думаю, всем известно. Прочтем другие.

Человек… Коль он живет, стало быть, все в его власти. Кто виноват, что он этого не понимает?

Свобода не в том, чтобы не сдерживать себя, а в том, чтобы владеть собой.

Жить – значит сделать художественное произведение из самого себя.

Быть человеком между людьми и оставаться им навсегда, в каких бы то ни было несчастных ситуациях – вот в чем жизнь, вот в чем задача ее.

Вот мысли, которые Федор Михайлович вкладывал, думаю, в каждое из своих произведений.

Какие крылатые философские фразы у Елизарова? Не подумайте, что я специально искал крамолу в романе и его текстах интервью, если найдете что-то программное — скажите, а пока — цитаты: 

Татуировки — наши не сбывшиеся мечты. 

Смерть – вечно не наступающее сейчас. 

Вот вообще фраза на вечность: 

Когда (мягко скажу) писаешь — не слышишь голоса истины.

Мат — узаконенная часть бытовой речи…

Вот интересно все-таки — кем и когда она узаконена? Редактором издательства, где выходят такие книги? Критиком, утверждающим, что если матом в произведении разговаривают герои, в том числе подростки, то это нормально, иначе будет вранье? А то ведь еще, в качестве доказательства, что мат свойственен русской культуре, не отделен от нее, приводят в пример известного собирателя славянских мифов и легенд Александра Николаевича Афанасьева. Ведь он выпустил сборник так называемых срамных сказок, где присутствует обсценная лексика. Но пример этот, я скажу, из разряда срамных стихов Пушкина: книга эта у нас не выходила, вышла в Женеве, но и там без подписи составителя, да еще и с пометкой: “Отпечатано единственно для археологов и библиофилов в небольшом количестве экземпляров”.

Вот так.

Но будем читать о Елизарове дальше.

Он смело нарушает все старые каноны художественного письма, присущие соцреализму, где у сюжета должны быть составляющие, где если ружьё заявлено в начале повествования, то оно должно обязательно выстрелить в конце…

Ну в общем-то про ружье сказано человеком, творившим до соцреализма, а что касается канонов сюжета… Отрицать его необходимость – это отрицать все, что создано в мировой литературе – Лопе де Вега, Шекспира, Брехта, Вампилова, Розова — там у них есть ружье в первом акте, и в последнем оно стреляет. Так что теперь, опять помянем «Пощечину общественному вкусу» и всю классику — с парохода современности за борт? Тут аналогия такая напрашивается: в двадцатые-тридцатые годы в России взрывали храмы, и мы сейчас вполне справедливо осуждаем эти деяния. Но разве театр, библиотека — это не храмы культуры? Оказывается, нет. Я выше не называл авторов строк, которые приводил в качестве примера, но сейчас сделаю все же исключение, одно имя приведу. Вот что говорит о значении книг Галина Юзефович — лоцман нашего литературного моря, так она себя величает: 

Литература сегодня — это редчайший, практически единственный пример развлечения одинокого, укромного, частного. Если раньше литература была областью объединения и публичности, то сегодня она скорее способствует уединению…

Значит, все функции литературы — по боку? Одиссей, Дон Кихот, Гамлет, Печорин, Мелехов — эти образы что, для развлекательного чтива были предназначены авторами? Не для возможности познавать мир и человека в этом мире? Не для формирования наших представлений, что есть мораль, что есть прекрасное и безобразное, не для нашего обогащения знаниями, нет? Или такие задачи литература решала вчера, а сегодня она освобождена от всего этого, она как развлекаловка на канале ТНТ, и не более того? Вы как на эти вопросы ответили бы? 

Еще выдержки ценителей «Земли»:

Елизарова можно сравнить с Гоголем. Стиль его отличается яркой художественной выразительностью и глубиной, где мат — необходимый литературный материал… Писатель показывает нам разницу между категориями тела и туловища, доказывает, что смерть существует как экзистанциальная проблема…, что в культурной парадигме смерть не биологическое фиаско, а инициация и онтология… До Елизарова никто и никогда не разрабатывал проблемы русского танатоса… Его талант особо ярко виден в произведениях малых форм…

Перевожу с «философского» на русский: в равной степени как и Гоголь, Елизаров пишет о поиске смысла жизни, размышляет о природе смерти, и это ему особо удается, когда из-под пера выходит не романы, а рассказы. 

С них и начнем. «Палата». Госпиталь, где лежат те, кто служат, и те, кому служить предстоит. Зверские мордобои, «стариковщина», доведенная до абсолюта, половые извращения, безнаказанная уголовщина. Насилуют и избивают солдатиков до крови, до потери сознания, выражаются лишь двух- и трехэтажным матом… В защиту автора могут сказать: а что, он срочную служил в стройбате, он все видел своими глазами, у нас в армии все так и есть, значит, а вы, видно, далеки от этих проблем…

Ну, скажем так, не очень далек. В связи с этим расскажу вам один эпизод. Большие военные события на Кавказе начались у нас с вроде бы малой заварухи, которую и войной никто не называет — с Нагорного Карабаха. Но кровь там лилась…

Когда туда ввели войска, мы жили поначалу в палатках прямо на поле военного аэродрома, в Кировабаде, тогда уже Гяндже. Была зима, январь. И перед нами как перед членами войсковой оперативной группы, в которую входил и представитель следственной группы управления уголовного розыска, была поставлена задача выяснить судьбу капитана Осетрова и его четырех подчиненных. В районе населенных пунктов Чайкенд, Азад , Камо прошли боестолкновения азербайджанцев и армян, и там была задействована даже бронированная техника. Осетров с бойцами на рассвете помчались туда на «жигуленке», поскольку своя батальонная машина была неисправна, они и раньше так уже выезжали, и получалось утихомиривать враждующие стороны, но на этот раз нашим бойцам пришлось принять бой, и там, где это произошло, обнаружили стреляные гильзы, лужи крови, всмятку раздавленный этот самый «жигуленок», а офицер и бойцы исчезли. Мы, несколько офицеров и сержанты, солдаты-срочники, осматриваем, значит, этот участок, и был среди нас один подполковник, который комментировал все увиденное сплошным матом. Ему наш старшой сделал замечание: слушай, заканчивай материться, при солдатиках, срочниках. А он в ответ: да они же в боях уже были, они не кисейные барышни, они что, матерных слов не знают? Скажи, сержант, вы что, материться не умеете:? И тот отвечает: умеем, товарищ подполковник, но у нас это не принято, даже в курилке.

Вот такие солдаты.

Кстати, и когда сам Елизаров о своей службе рассказывал, он признавался, что в их стройбате стариковщины тоже не было, не было унижений, избиений… Откуда же и зачем тогда эта чернуха в «Палате»? Чтоб читать интересней было, не более того. А что читатель подумает об армейской атмосфере, показанной в рассказе , о всех этих Прищепиных, Шапчуках, Игаевых, Олешевых — это уже не его писательское дело. Он имеет право на фантазии, вот и всё.

Теперь о том, что художественная выразительность в «Земле» сравнима с гоголевской и что Елизаров чуть ли не основоположник описания проблем танатоса, проблем отражения жизни и смерти в творчестве. Ну, чтоб яснее увидеть эти проблемы, читайте все-таки «Тропик рака» Миллера, о котором мы уже говорили: там без заумностей, доходчиво, понятно. Ну, как и положено в художественной литературе.

Что же касается Гоголя и русского танатоса… Как раз Николай Васильевич как никто другой задумывался о том, зачем нам жизнь, зачем нам смерть. Это есть в статьях Михаила Михайловича Бахтина, великого нашего литературоведа, назвавшего Гоголя самым замечательным явлением литературы, Это есть у самого Гоголя. В «Мертвых душах» он пишет, что показывать ничтожность существования можно лишь затем, чтоб человек понял это и стал лучше, возвеличился. И в этом как раз смысл труда писателя — цитирую: «Нет равного ему в силе — он бог!»: 

Бог… И после этого сравнивать воистину философскую прозу Гоголя с похабными страницами «Земли», читать у Юзефович, что литература это так, укромное развлечение… Литературу со всей силы сейчас делают укромным развлечением, причем, развлечением низкопробным, чтоб не смеяться, а хихикать, чтоб не размышлять, а потреблять как попкорн, чтоб как в «Бане», о которой мы вначале говорили, помните? «Я думал, у вас в голове идеи»… Так вот, чтоб не было никаких идей, чтоб не идеями, не мыслью человека привлекать к книге, а матом, скабрезностью, и под это, заметьте, подводить какую-то там философию… А ее можно и под «Баню» подвести, запросто. Такое напридумать-накрутить…

Но завершим разговор о танатосе и Гоголе. Если кто в самом деле хочет в этом покопаться, обратитесь, пожалуйста, к «Выбранным местам из переписки с друзьями». Там много о смерти, о жизни, о смысле писательства и существования. Историю написания этой работы, или этих работ, знаете? Летом 1840 года он пережил болезнь, такую, что даже не рассчитывал выкарабкаться, остаться в живых, видел свою кончину воочию, и писал все как завещание, как последние строки… «Сострадание есть начало любви…» . «Не все действительное разумно, порой безобразно отвратительно»… «Я не люблю своих мерзостей, которые отделяют меня от добра»… «Душа хочет любить одно прекрасное, а бедные люди так несовершенны, и так в них мало прекрасного…»

Но надо человеку помогать понять свою ничтожность и возвеличиться…

Читать «Выбранные места»… нелегко, но познакомьтесь хотя бы с малым из них, со строчками, которые он пишет, к примеру, Толстому, Александру Петровичу Толстому, члену Госсовета, Обер-прокурору Святейшего синода, своему верному товарищу, в доме которого он и умер. И тогда сможете сопоставить фигуры Гоголя и Елизарова, их творческие багажи…

Да, если кто «Землю» не читал, но хочет это сделать, расскажу, что вы в романе увидите. Только канву, без трактовок и оценок. Герой его с детства не то, чтобы любил крутиться у могил, но был, скажем так, предрасположен к ним, в армии, в стройбате, ему тоже приходится копать могилы, после армии устраивается работать в похоронную контору. Словом, кладбище — метафорическое пространство романа. Что нас ждет после смерти, — рай, ад? Это дело десятое, а первое — экономические споры: кому захоранивать, где, по какой цене, что противопоставить конкурентам иных похоронных фирм… В ход идут и кулаки, и ножи, и подкупы… Законы бизнеса, в общем. Герои «Земли», – тоже будьте готовы к этому, — говорят на одном языке — языке мата. Юля, Алина, Вадим, Семен, Гапон, Никита… Мат отборный, чистейшей воды, никаких эвфемизмов, отточий. Чем заканчивается книга — непонятно. Но это ожидаемо — мы же говорили про не стреляющее ружье и отказ нынешних прозаиков от сюжета, этой основы литературного произведения, существующей тысячелетия. 

Так что — читайте. 

И знайте, что «Земля» и иже с ней — наше лучшее, наше лауреатовское, наш образец для подражания тем, кто желает проявить себя на лоне творчества.

Не хочется, но приходится соглашаться со словами Замятина, автора многих известных книг, к примеру, романа «Мы». Он сказал так: “Я боюсь, что у русской литературы одно только будущее: ее прошлое”.

Для сегодняшнего дня, увы, грустные, жесткие, но справедливые слова. 

Одно только успокаивает. Слежу за иной прозой, поэзией… Знаете, есть талантливые писатели, с чувством слога, с прекрасным языком, с незаезженными сюжетами — просто удивительно, как они еще держатся, растут, в так сказать, сбоку от унавоженной не для них почве. О них, о их творчестве – разговор, конечно, отдельный, но при желании посмотрите Даниэля Бергера «О нечисти и не только» — прекрасный же язык, умная композиционная конструкция. Заново открыл для себя Андрея Дышева — сочинитель целой серии детективов написал «ППЖ» — лирическую повесть о войне и любви. Первые шаги в прозе делает Артур Расько, я читал пока лишь его рукописи, но чувствуется рука прозаика.… А среди поэзии найдите Веру Кузьмину, с ее «Сказкой про рыбку, старика и старуху» хотя бы…

Есть, жива еще русская литература, язык которой — тоже русский, без оттенков обсценности. Вот на этой позитивной ноте и попрощаемся!