Трижды спасенные

Когда началась война, Алексею едва исполнилось четырнадцать лет. После объявления всеобщей мобилизации главу семьи сорокалетнего Ивана Михайловича призвали в армию. Хотя призывом, даже по законам военного времени, назвать это сложно. Председатель сельсовета на сходе объявил, что все мужчины подлежат отправке на фронт. Дали время собрать котомку с продуктами и приказали выдвинуться в райцентр. По пути в военкомат колонну остановили и отправили в тыл, чтобы там присоединить к новой формируемой воинской части. Становилось ясно: враг стремительно наступает на Москву и приходится отступать, неся потери.

Обратно следовали по проселочной дороге, мимо лугов и речки Болвы, левого притока Десны, в пойме которой еще недавно пасли скот и косили траву, а мальчишки-пастушки, улучив момент, весело купались. Несмотря на раннее утро, с подворий доносилась речь, слышалось мычание коров и кудахтанье кур… 

Когда ополченцы (по-другому не назовешь) вошли в село, Иван не удержался, подал знак старшему – махнул рукой в сторону собственного дома и выбежал из строя во двор, куда тут же высыпали ребятишки. Открыв калитку, он первым делом подхватил на руки самую младшенькую и любимую дочку – Настеньку. Гурьбой подбежали мальчишки, мал мала меньше. На крыльцо из хаты вышла жена Варвара. Только успела она взмахнуть руками, как в ясном небе, словно коршуны, с ревом низко пронеслись немецкие самолеты. 

Послышались стрельба и взрывы. Одна из бомб взорвалась где-то рядом. Иван, прижавший дочь к груди, рухнул на землю, сраженный осколком. Из виска заструилась кровь, громко заплакала Настя. Она тоже была в крови, только неизвестно в чьей – своей или отцовской. Ребятишки попрятались – кто куда успел – за поленницу, в погреб. 

И без того маленького роста, Варвара сжалась в комок и заголосила:

– Ох, лихушки! Ваня! Тасенька! Родненькие вы мои! – и принялась одной рукой тормошить лежавшего навзничь мужа, а другой, освободив из отцовских объятий, прижала к себе ревущую полуторагодовалую дочь. 

Из укрытий повыскакивали мальчишки. Мать продолжала причитать. Набежали соседи… Вот так, не успев стать солдатом, во дворе собственного дома погиб глава семьи. 

Немецкие войска быстро продвигались к Москве, и в октябре 1941 года село Погост Людиновского района Брянской области оказалось на оккупированной фашистами территории, в каких-то 280 километрах от столицы.

Немцы разъезжали по селу на мотоциклах, горланили и громко смеялись. Когда наперевес с автоматами бесцеремонно входили в жилища, отрывисто командовали. Заприметив добротный дом, они выкинули за шкирку на улицу ребятню. Изъяв все съестное – «яйко, млеко, курка», тумаками вытолкали из избы хозяйку. На постой в крестьянской избе разместился отныне интендантский взвод оккупантов. Пришлось копать в огороде землянку и зимовать в ней в жуткий мороз. 

Приехавший как-то к нам в гости отец рассказывал:

– Было страшно, снаряды рвались днем и ночью. А в начале февраля 1942 года пришла настоящая беда. Красноармейцы, пробиваясь сквозь кольцо окружения, ночью лесом вышли на наше село. Немцы спали, но часовые охраняли каждый дом. Ночь была темная, и первая группа наших солдат незаметно подошла со двора к крайнему дому, а остальные растянулись вдоль огорода до самого сенокосного луга. Шли они друг за другом по одной тропе, след в след, так как снег был глубоким.

Первая группа проникла во двор большого кирпичного дома и, не дождавшись, когда подтянутся остальные, забросала его гранатами. Часовые, услышав взрывы, открыли автоматный огонь по идущим вдоль огорода красноармейцам. Из других домов в панике повыскакивали заспанные немецкие солдаты. Ответный огонь усилился. Через некоторое время стрельба затихла.

Утром немцы обнаружили, что убитые русские солдаты (всего около ста человек) были в гражданской одежде: кто в телогрейках, кто в полушубках, некоторые в шинелях. Немцы решили, что это партизаны, которых они боялись, как черт ладана.

После обеда гитлеровцы начали выгонять всех жителей из домов в центр деревни. Прибывающих сразу отделяли: взрослых мужчин и мальчишек – в одну сторону, женщин и девочек – в другую. Переводчик объявил, что женщины могут разойтись по домам, а мужчины и подростки должны остаться.

Построили в колонну, повели к большому сараю, где раньше хранили колхозное сено. Пленников пересчитали, всего их было 62 человека. Ворота закрыли и, подперев их снаружи, поставили часовых. Узнав, куда поместили невольников, женщины стали приносить им еду и одежду.

Отец, сидя среди внуков, продолжал свой рассказ:

– Мы кое-как провели ночь, почти не спали и все думали, что будет с нами дальше. Мой друг Леня Бутуев сказал, что его дедушка придумал, как можно отсюда выбраться – надо, чтобы нам вместе с едой передали платье, платок, быстро переодеться и вместе с женщинами пройти мимо часовых. В этот же день, ближе к вечеру, старшая сестра Мария принесла мне не только ужин, но и женскую одежду, а чтобы узел был меньше, платье и платок обернула вокруг себя. Я быстро переоделся и вышел вместе женщинами.

Отныне на улицу подросток не показывался, прятался в землянке. На другой день отец узнал, что еще таким же образом из плена спасся Петя Ежов. В середине четвертого дня немцы перестали подпускать к сараю женщин. Часовые даже стреляли вверх и грозились открыть огонь на поражение. Спустя немного времени подошла автомашина, из которой вышли человек десять немцев с канистрами. Они облили стены сарая бензином и подожгли его.

Сарай загорелся со всех сторон. Крики были слышны почти на все село. В ужасе, от безысходности люди, которые находились внутри постройки, сломали ворота и стали выбегать из огня. Немцы открыли по ним стрельбу. Один подросток успел добежать до изгороди и упал, словно убитый. Это был еще один дружок Алексея – Ваня Сидоров. Спустя мгновение обрушилась крыша сарая. В итоге спаслись только четыре подростка…

Другой невероятный случай произошел весной. На этот раз немцы согнали всех трудоспособных жителей села, приказали вместе с пожитками погрузиться на подводы и под охраной автоматчиков повели к ближайшей железнодорожной станции. Стало ясно, увозят в плен, в Германию.

Колонна медленно, словно на верную погибель, ползла все по той же проселочной дороге. Запряженные худые лошадки, скрипящие телеги, грязные и заплаканные дети, изможденные матери – печальное зрелище военной поры. Скорбный, иначе не назовешь, путь пролегал мимо сельского храма, расположенного на возвышенности и некогда призывавшего колокольным звоном прихожан со всей округи. Туда на церковные службы малолетней девчонкой с подружками бегала Варя. Говорят, иконостас там был ручной работы, искусно выполненный мастерами местного стекольного завода.

 Храм не действовал уже два десятка лет, но немцы, заняв село, взорвали его, поскольку колокольня служила верным ориентиром при обстреле советской артиллерией. Когда-то, еще до революции, приказчиком у родоначальников хрустального производства в здешних краях – промышленников Мальцовых – работал отец Варвары – Федор Иванович Стифуткин, глава православной большой и крепкой крестьянской семьи.

Уповая на бога, женщина со словами молитвы перекрестилась на руины церкви и смахнула украдкой горькую слезу. Лошадка, тянувшая подводу, никак не могла осилить песчаный пригорок. Алексей, старший из мальчишек, спрыгнул с телеги, чтобы ее подтолкнуть и угодил босой ступней в торчавший из-под земли острый осколок керамического изолятора. 

Кровь из раны хлынула ручьем. Мать запричитала. Прозвучала команда, все остановились. Вызвали фельдшера. Осмотрев юношу, он что-то по-немецки сказал командиру. Очевидно, что от большой кровопотери парень не выживет, а тащить его с собой на станцию и лечить в дороге нет особой необходимости. Немецкий офицер, сопроводив речь жестом и ругательством, распорядился снять с подводы всю семью. Кое-как перевязав рану рубахой, бедолаги поковыляли обратно в село. Так Алексей в очередной раз чудом остался жив, а заодно спас семью от неминуемой гибели.

Весной сорок четвертого года отцу исполнилось семнадцать. К тому времени он, окончив перед войной семилетку и после гибели отца оставаясь в семье за старшего, уже не учился. Ни в школе, ни в техникуме, хотя имел хорошие способности к обучению, особенно в точных науках. Пошел работать на крупный железнодорожный узел – станцию Фаянсовая, проделывая каждый день путь длиной в два с лишним десятка километров.

Как-то вечером, вернувшись с работы, сын застал заплаканную мать:

– Лёнич, – так необычно, на деревенский манер, мать называла сына, –тебя в армию хотят забрать. Как же мы теперь без кормильца будем?

Получив разнарядку на призыв в действующую армию юношей, достигших восемнадцатилетнего возраста, председатель сельсовета, оставив своего отпрыска требуемого по закону для службы лет дома, внес в списки подлежавших направлению в военкомат односельчанина Алексея, приписав в его документах в графе «возраст» один год. Таким обманным способом председатель и указание районных властей выполнил, и сына оставил при себе…

Делать нечего. Собрав в очередной раз котомку с продуктами, мать со слезами проводила сына. Алексей попал в команду, следовавшую на комплектование воинской части. Через несколько дней призывники, не успев принять присяги, оказались на формировании в соседней Белоруссии. Здесь и застала Алексея радиограмма, поступившая в штаб подразделения: призывнику Потапову надлежало вернуться к месту постоянного жительства. 

Как оказалось, убитая горем мать, неграмотная крестьянка, взмолилась в очередной раз, слезно прося райвоенкома не направлять на фронт, на верную, как казалось, погибель сына – единственного кормильца в семье.

Отец часто вспоминал, как он, усталый и голодный, шел в мокрых обмотках по раскисшим дорогам. Заходя в белорусские деревни, получал от сердобольных женщин то похлебку, то краюху хлеба. Миску хозяйки наполняли до краев, и даже наевшись, нельзя было оставлять еду, поскольку по славянскому обычаю это считалось проявлением неуважения.

Достигнув совершеннолетия, Алексей, как и положено, был призван в армию. Случилось это уже после Победы. Подросли и пошли работать средние братья – Егор и Саша. По профилю гражданской специальности молодой солдат попал в железнодорожные войска, прошел обучение в сержантской школе в бывшем восточно-прусском Тильзите, переименованном после войны в Советск. Служил вначале на западных рубежах Советского Союза – на станции Чоп, а затем в звании старшины сверхсрочной службы в составе отдельного мостового батальона в Забайкалье.

Все братья и сестры моего отца, несмотря на лишения и страдания военного лихолетья, остались в живых, молодые люди отслужили в армии и на флоте. Прожили, кому сколько отведено. Только у единственной ныне здравствующей в сибирском Братске тетушки Анастасии Ивановны (с детских пор называемой матерью и домашними Тасей), осталась на виске, как и у сраженного наповал отца, отметина войны – едва заметный шрам…