Два Шкловских. «Человек выдающегося невежества»

1. «ЧЕЛОВЕК  ВЫДАЮЩЕГОСЯ  НЕВЕЖЕСТВА»

Такую оценку дал Виктору ШКЛОВСКОМУ Владислав Ходасевич, автор биографической книги  «Державин», сборника «Некрополь. Воспоминания», в который вошли его статьи о творчестве Есенина, Сологуба, Белого, Гумилева, Брюсова…  Резкая оценка, даже грубая. Но справедливая ли? Не продиктована ли она завистью,  поскольку Ходасевич писал это, находясь  в эмиграции, не имея своего читателя (газетка, где он работал в Париже, выходила малым тиражом), не зная толком о литературных процессах, происходящих в России? К тому же, так безапелляционно он высказывался и о Тынянове, Цветаевой, Куприне, Пастернаке… Лично я считаю, что его в самом деле занесло, и логика, на которую он опирался, уничижая коллегу по творческому цеху, неверна. А логика была такая: вот о нем, Шкловском, много шумят, а многие ли его читают? Что он такого написал? Да ничего, научился только словами жонглировать и придумывать из них афоризмы. Чем он делает себе имя – так в основном тем, что умеет влезать в центр любого события… 

На это хочется сказать лишь одно: а многие ли Ходасевича читают, хотя он считал себя выше того же Пастернака?

Но оставим его фразу в заголовке, она, мне кажется, притягательна для глаза, а вот насколько справедлива, давайте попробуем разобраться. 

Итак, Виктор Борисович Шкловский…

Ну, то, что он умел себя подать и быть в центре, это  так. Его отец – математик, профессор,  дядя – известный энтомолог,  литературный критик, имеющий печатные труды, брат – преподаватель иностранных языков, а Виктору учеба давалась, скажем так, трудновато.  В семнадцать лет провалил экзамены в кадетский корпус, окончил частную гимназию,  поступил в Петербургский университет на историко-филологический факультет,  но и там дело не пошло, стал самообразовываться на книгах Василия Розанова… 

В 1913 году ему исполнилось двадцать лет, ничего еще не было за спиной, если не считать пару опубликованных стихов и рецензий в журнале «Весна», соредактором которого был В. Каменский, а одним из главных направлений – «революция в области интимных чувств».  Ну где и как себя проявить?

И вот тут случилась удивительная вещь. 

В Питере, как и в Москве, что характерно для Серебряного века, было открыто много литературных забегаловок, куда приходили поэты,  прозаики, критики, актеры, музыканты,  общались, читали и показывали свои работы.  И на исходе  1913 года в популярное арт-кабаре «Бродячая собака» явился тыквоголовый юноша. Череп его был огромен, блестящ, поскольку  лишен даже признаков волос (запомните это – пригодится).  Юноша прочел доклад с мудреным названием вроде  Место футуризма в истории языка,  принял участие в небольшой потасовке, случившейся тут поздней ночью и лично с ним не связанной, но – запомнился! Хотя бы тем, что в кафе присутствовал востоковед Шилейко, не многим старше Шкловского, но все его звали по имени-отчеству – Владимир Казимирович, поскольку считали, и не зря, умнейшим человеком. Шилейко слыл востоковедом, специализировался на изучении культуры Ассирии,  но кроме того свободно владел четырьмя десятками языков, и уж русский язык знал, конечно,  досконально. Так вот, выслушав юного докладчика с блестящим черепом, он сказал: «Какая ахинея! Искать смысл слова в звуках… Хотя…»  И уже это одно «хотя» оценивалось как похвала, и тоже запомнилось.  Во всяком случае, когда через пару месяцев после посещения  кафе Шкловский принес свои стихи в одно из издательств, редактор узнал его – «Вы – из «Бродячей собаки?!»  Так и вышла в свет его поэтическая книга «Свинцовый жребий».  Что это были за стихи… Нет, лучше о них не говорить, а процитировать сами, так сказать, поэтические строки: 

В тумане стоят фонари, в ореолах, как святые.

 Иду искать не то тебя, не то другую,  я иду искать гвоздя, чтобы разодрать о него свою душу.Я думал, что душа, как волосы или ногти, которые остриженные отрастают, а она как глаза: умер один и другой умирает.

 Вот так. 

Впрочем, какие получились стихи, уже неважно. Важно – что вышла книга, и добровольцем на Первую мировую войну  Виктор Шкловский уходит  в ранге литератора. Всем так представляется. И начиная с 1914 года с ним столько всего случается!  За год присутствия на фронте меняет несколько военных профессий, то он в броневых войсках, то в авиационных, то  в пешем строю ведет в атаку роты…  Февральская революция – он помощник комиссара Временного правительства,  участвует в работе Петроградского совета, направлен агитатором на Юго-Западный фронт, где в критической для нашего подразделения ситуации ведет на прорыв полк, получает ранение и награждается Георгиевским крестом из рук самого генерала Корнилова. Потом едет в Персию и решает вопросы по эвакуации оттуда наших войск,  по возвращении в Питер участвует в заговоре эсеров,  скрывается от чекистов в психиатрической больнице,  затем мчится в Киев свергать Скоропадского,  выводит там из строя его автопарк,  попадает в отряд красноармейцев и сражается с белыми, потом  едет в Москву, где узнает,  что чекисты из-за его эсеровского  прошлого шьют новое дело,  разыскивает Горького, тот спешит к Свердлову и добывается выдачи Виктору Борисовичу бланка с печатью ВЦИК, чтоб его, видного представителя русской культуры, оставили в покое… 

УФФФ! 

Чему тут верить, чему нет? Впрочем, верить можно всему. Ибо дальше ведь история жизни Шкловского пишется не просто со слов его самого, а уже подтвержденными фактами и документами.  Хотя кажется  тоже фантастикой.  Образцы из «Свинцового жребия» вы читали, да?  Теперь читайте дальше: Шкловский – зачинатель «Общества изучения поэтического языка» (ОПОЯЗ),  преподаватель теории литературы  при издательстве «Всемирная литература» (1919 год),  избирается (это без высшего образования) профессором Института истории искусств (1920),  член правления Петроградского отделения Всероссийского союза писателей (1921)…  А из напечатанного на то время есть лишь  теоретические статьи «Искусство как прием»,  «О поэзии и заумном языке»,  небольшие заметки в журналах «Дом искусств»,  «Книжный угол», по форме схожие со «Свинцовым жребием», документальная книга «Революция и фронт».  Скажем так, книга как книга, ничего особенного.  Разве что обращает на себя предисловие к ней: 

Каждый человек по возможностям своим гениален, но он об этом не знает. Человек может пройти по канату, если бы он не знал, что может упасть. Революция – это освобождение человеческого таланта, человеческих возможностей…

Революция – это эпоха, когда все умеют ходить по проволоке. Когда мы забываем о невозможности.

В. Шкловский

Афористичные фразы, да? 

Но сама «Революция и фронт» написана вполне стандартным языком,  языком скорее журналиста, чем писателя. И вот от самого начала до этого периода,  до 1922 года, о Шкловском можно было сказать только одно:  ну так случилось,  бывает,  слепая удача, фортуна, стечение обстоятельств… Что взлетел – просто повезло, поскольку по большому счету Виктор Борисович, как высказался Ходасевич, человек выдающегося невежества. 

До двадцать второго года. Потом что-то произошло. Потом на свете появился второй Шкловский. Для начала этот второй написал «ZOO, или Письма не о любви», и после пошло-поехало… 

Но сначала – о «ZOO…» Хотя, нет. Предисловие необходимо. 

Продолжение следует…