“Африка”

1.

Пса звали Хэс, он был угрюм, хорошо знал себе цену, не носился одурело по траве, а размеренно вышагивал рядом с хозяйкой. На Чалого он даже не покосился, но тотчас застыл, и мышцы прошлись волной под гладкой кожей. Этого мужчину Хэс на выгульной площадке встречает уже в третий раз, и Хэсу не нравится, что тот ходит здесь без собаки. У каждого должно быть свое место. Людям в таких дорогих костюмах и с такими перстнями на пальцах надо гулять там, где бьют фонтаны, где пахнет асфальтом и бензином. А этот ошивается на узкой загаженной тропе. С чего бы?

– У вас просто прекрасный мастиф. Простите, но не могу удержаться от комплимента.

Хозяйка Хэса тоже давно заприметила Чалого, и у нее возник тот же вопрос, что и у пса:

– А вы сюда приходите только для того, чтобы делать комплименты животным?

Чалый, высокий, широкий в плечах, чуть наклонил красивое породистое лицо:

– Я хожу сюда исключительно ради вот этого пса. Хотя и встретил вас случайно…

– От него уже были щенки, и еще будут, но я их не продаю, так что…

Печальная улыбка тронула его губы:

– Вы не так поняли. У меня когда-то тоже был мастиф. Он погиб, спасая меня.

Женщина ахнула:

– Правда? А когда это было?

– Давно и далеко от этих мест. Я похоронил его, и не мог больше завести себе, так сказать, друга.

Хэс, по всей вероятности, понял, о чем говорит мужчина, расслабился и сел, повернув голову так, чтобы краем глаза все же не упускать его из виду.

– Простите, если я кажусь вам назойливым, – сказал Чалый и галантно поклонился, словно собираясь уйти. – Но я как будто в те годы вернулся. Из старости и одиночества – в пору любви, дружбы… Жизни, одним словом. Еще раз простите.

– Ну что вы! – Женщина тронула его за локоть. – Какой же вы старый?

– Почти шестьдесят.

– И мне не двадцать, но я не чувствую груза лет.

– У вас семья, пес…

– Сейчас у меня только Хэс, так получилось. Я тоже давно одна, но и не думаю унывать.

Чалый поправил перстень на безымянном пальце правой руки:

– Дело не в унынии. Однако когда-то я думал, что если будут деньги, то будет все. Стал, скажем так, не беден, но оказалось…

Он закурил, выпустил густую струю дыма в низкое серое небо и поймал на себе оценивающий хваткий взгляд хозяйки пса. Еще немного, понял он, и она пригласит на кофе. Это исключается.

– Я бы не отказался стать товарищем вашего… Как вы его назвали?

– Хэс, – быстро сказала женщина.

– Только не подумайте ничего плохого. Я, наверное, все же стар для романов. Не физически, конечно, а духовно. Вы гуляете здесь каждый день?

– В три дня обычно уже на площадке. Кроме пятницы. В пятницу выходим позже. Приходите, – В голосе ее звучала надежда. – Думаю, с Хэсом вы подружитесь.

2.

-Тебя, Чалый, не зря еще и Хитрым Лисом зовут! Ты даешь! Закадрил бабу с первого захода. Думаю, мог бы ее прямо на собачьем выгуле и уговорить!

Чалый недовольно поморщился:

– Там дерьма много. И потом, у мастифа мертвая хватка.

– Запросто яйца бы отгрыз, да? – захохотал Ханык, щеря неровные, но большие и здоровые зубы, не переставая при этом подкидывать на ладони аккуратную, с тонким лезвием и красивой наборной ручкой, финку.

Чалый нахмурился и тотчас отвернулся к окну, чтобы не выдать своего настроения:

– Я же тебя предупреждал: не таскай с собой оружия! Брось булом на стол.

Ханык с сожалением посмотрел на финку, но приказ исполнил, хоть и уронил недовольно: 

– Ты же насчет ствола говорил. А это… А ну как что у вас не получится, баба вернется и меня застукает? Я бы ее тогда на красный галстук взял, чик по горлышку!

Чалый вздохнул: ну чистый отморозок, что с ним поделаешь? Не надо было с таким связываться. И вообще, не надо бы всего этого! Накопленного уже до конца жизни хватит.

– Ты адресом случайно не ошибся, Ханык?

– Не. Сурикова – денежная карасиха, имеет форс, это точно. Бухгалтером у Софрона работала, который нефтью занимался, а мы того на гоп-стоп брали, там рыжи было много.

Да, золото у Софрона водилось, это знает и Чалый. Знает потому, что и сам хотел тряхнуть стариной, но подсказали ему, что другим дорогу переходит. Чалый всегда был законником и Макару мешать не стал.

Макар – старый знакомый, грелись вместе на зонах Пуксы, встречались на пересылках. После того, как выгорело у него дело с Софроном, пригласил он Чалого, неделю гужевались с девками на даче под Истрой. Пил и гулял Макар тогда как в последний раз. Чуял, наверное, что кранты приходят. Потому и попросил за Ханыка. Порчило, мол, пока, дурак, но все же вроде как сын, одна маруха, давняя любовница, так заявила, когда Ханык уже взрослым стал, а Макар и не против был, потому как больше на свете у него никого не оставалось.

Примерно через месяц после того разговора умер Макар в одной из бывших цековских больниц, никакие деньги не спасли больное сердце. Если б не это, послал бы Чалый прыщавого сопляка к черту, и поскольку сейчас ранняя осень, отправился бы в Сочи, к фармазону Энверу, с которым тоже с юности знаком. На Урале сидели. Энвер хорошо в камешках разбирается, именно он подыскал Чалому перстни, цена которых для многих – целое состояние. Он же еще и стекляшки ему подарил, так, безделушки, но вид богатый.

Чалый стал снимать с пальца перстень – гранат в золоте,пироп, голубой в лучах солнца и малиновый при свете ламп, по форме напоминающий очертания Африки. Энвер так и назвал его – «Африка». Запросил, конечно, хорошо, но без обмана. Энвер в таких сделках был честен.

Прежде чем положить перстень в шкатулку, Чалый поднес его к люстре, и камень тотчас ожил, загорелся алой розой.

– Во! – выдохнул восхищенно Ханык. – Ни хрена себе стеклышко! Я думал, бутылка, а это чего? Сколько стоит?

– Тебе столько не снилось. – Чалый убрал «Африку» в шкатулку, стоящую на прикроватной тумбочке, и стал сам задавать вопросы.

– Билет в Сочи взял? Ты должен исчезнуть из Москвы в тот же день.

– Взял.

– Перчатками обзавелся?

– А как же.

– Планировку комнат в доме узнал?

– Да на хрена это надо, Чалый? Ты только собаку с бабой на улице придержи, а я…

– О соседях Суриковой по лестничной площадке что сказать можешь?

– Да мне они и на фиг не нужны!

– А где женщина может тайники устраивать?

– Я все комнаты обшманаю, не переживай.

– Мазурик ты, Ханык, – Чалый помассировал ладонью свою шею, крепкую, жилистую. – Беспросветный дурак, – добавил, вроде бы не заметив, как зло блеснули глаза гостя. – Тебе пока еще по карманам в трамваях шнырять, а серьезные дела доверять рано.

– Это ты к чему? – спросил Ханык.

– К тому. Ты хотел идти на дело в четверг, в четыре дня, так?

– Да. Сурикова в это время пса выгуливает.

– В четверг в четыре дня возвращается с работы ее соседка, которая преподает в школе. Вы бы с ней встретились на площадке, и что дальше? В это же время по четвергам приезжает к маме обедать таксист Стахов, его дверь рядом с дверью Суриковой.

Ханык обиженно закусил губу, не отрывая глаз от своих носков с дырками на больших пальцах. Чалый неприязненно скривился, достал из стола листки бумаги, взял карандаш:

– Теперь слушай ответы по поводу двух других моих вопросов…

3.

Сурикова на этот раз оделась столь же изысканно, пестрый платок на шее молодил ее, и Чалый не без удовольствия пошел рядом по еще зеленой, но уже ломкой осенней траве. Хэс разрешил дотронуться ему до своей холки.

– Чудный пес. Мы будем дружить с тобой, а?

Мастиф, как оказалось, бдительность потерял лишь на время, и теперь недовольно заворчал.

– Вы сегодня не торопитесь?- спросила Сурикова.

Он взглянул на часы: половина пятого. Сегодня, в пятницу, в отличие от четверга, на лестничной площадке, где живет Сурикова, должна царить тишь. Ханык уже вошел в ее квартиру, должен, вернее, войти.

– Сегодня у меня весь вечер свободен. И погода на удивление хороша. Дождемся звезд?

Чалый научился вести себя с женщинами. Было время – вообще «работал» с одинокими интеллигентками, одна из них даже писала ему письма в колонию. Правда, давненько уже, но навыки сохранились. Некстати подумал: Ханык так никогда не сможет, – экстремист, отморозок. Он и вором-то классным вряд ли станет. И вообще, плохо закончит.

– Расскажите, если вам это не больно, о своей семье. Почему вы одиноки?

– У меня была очень хорошая жена, – начал он привычно. – Прима балета. Новосибирского. И однажды на самолете… В те времена о катастрофах ведь не сообщали…

Домой Чалый вернулся ровно в восемь пятнадцать, как и договаривались с Ханыком. Не включая света, подошел к телефону, сел на кресло, еще раз взглянул на светящийся циферблат часов. Ханык уже должен звонить, но телефон молчит. Пацан. Нет, дел с ним делать нельзя. Был бы жив Макар, Чалый бы ему так и сказал.

Прошло четверть часа.

Чалый хрустнул суставами пальцев, закурил, что делал крайне редко. Если этот идиот влип, то может и ссучиться, выдать его ментам. Не хватало на старости лет баланду хлебать. Теперь, когда есть все, чтоб пожить в свое удовольствие…

И вот тут зазвонил телефон. Голос Ханыка был восторженный и одновременно встревоженный: он еще не умел сдерживать эмоций. Все прошло нормально, добыча богатая, надо встретиться, чтобы поделить ее. «Вернешься с курортов, тогда и решим этот вопрос», – ответил Чалый.

Он включил свет, прошел в спальню, на ходу снимая перстень, на сей раз с «кошачьим глазом» – зеленым турмалином.

У тумбочки он застыл. Шкатулки на ней не было.

Только сейчас Чалый обратил внимание и на то, что открыта дверца шифоньера. Кто-то копался на полках.

– Отморозок, – прошептал он и ударил себя кулаком по ладони.

4. 

Море штормило, хотя особого ветра не чувствовалось. В сентябре даже волны были чистыми, зеленоватыми, как хризопраз, мерцаюший сейчас на пальце Чалого.

– Неважная работа. – Энвер взглянул на перстень. – Не у меня брал. Я бы тебе лучше нашел, клянусь. Как «Африку».

– Потерял я его, – быстро сказал Чалый и поймал на себе недоверчиво-удивленный взгляд фармазона.

Они бросили по камешку в волны и пошли к красному «ягуару», ожидавшему их на обочине.

– Ты машину себе так и не приобрел, Чалый?

– Нет. В Москве она не к чему, а сюда проще на самолетах летать. Тут меня ты всегда встретишь, как и сейчас, ведь так? А насчет перстня ты прав. Найдешь мне что-нибудь приличное?

– Найду, – усмехнулся Энвер. – Доволен будешь: сюрприз для тебя припас. А пока расскажи, как живешь?

– По-старому, днем сплю, отсыпаюсь за многие годы. Вечерами женщину одну утешаю, у которой стащили пару золотых цепочек и пачку долларов.

– Ты же, небось, и стащил? – захохотал Энвер.

– Я бы взял у нее больше.

– Расскажи лучше, много ли у тебя взяли.

Чалый насторожился: о пропаже шкатулки он не говорил никому. Но вопрос мудрому Энверу задавать не спешил. Тот, по своему обыкновению, карты не открывал, и начал вроде бы совсем другой разговор.

– Я, Чалый, тоже женщин жалею,курортницы сейчас хорошие пошли, породистые, богатые. Правда, клянусь, в кошельки их не заглядываю. Угощать себя разрешаю, но без спросу и рубля не возьму. Все у нас уже есть, зачем лишнее, да?

– Все есть, – согласился Чалый, стараясь понять, к чему клонит старый друг. Ведь клонит же к чему-то.

– Одна беда – врать я начал. За мной этого раньше не замечалось, клянусь, да ты же и сам знаешь. А тут пришли как-то постоянные клиенты, принесли хороший товар, а я посмотрел – стекло, говорю, выбросить, говорю, не жалко. Представляешь, они мне так верили, а я… Я, считай, приговор сопляку одному подписал. Тому, кто им товар всучил и уже полцены за это взял. Сказал им, что от бабки в наследство драгоценность досталась. Клиенты у меня серьезные, так что продавец теперь если и объявится, то только на том свете. Потому я был бы, клянусь, очень расстроен, если бы ты сказал, что начал дарить свои перстни. А раз не начал дарить, значит, я был прав, что соврал. Ничего, один раз можно. Можно?

Чалый молча перевел долгий взгляд на фармазона, и Энвер победно улыбнулся:

– Открой бардачок, посмотри.

В бардачке стояла крохотная шкатулка, отделанная черным бархатом. Чалый открыл ее и увидел свою «Африку».